Чейзер [litres] - Вероника Мелан

— Помочь как? — промурчали в ответ.

— Помочь мне закончить, это не будет считаться, что я к тебе пришла? Ведь… не будет?

В этот момент ей стало все равно: она не сможет ни есть, ни спать, ни думать о чем-то помимо секса до окончания года — неутоленное желание скрутит ее тело удавом, придется как-то закончить. Ее руки не двигаются, но его…

— Нет, не будет, — мягко ответил Мак, отложил бритву в сторону, ласково протер ее промежность теплой влажной салфеткой, стирая остатки крема, а затем подался вперед и прижался к ней губами.

Больше Лайза не могла ни думать, ни дышать.

Эти губы, что ни разу не целовали ее, теперь вылизывали ее там… Посасывали, ласкали, мягко терлись. Какой бархатный горячий язык… Какой чудесный язык… Какой жаркий влажный и делающий именно то, что нужно…

Когда к языку присоединился аккуратно проникший внутрь палец, Лайзе хватило меньше минуты чутких движений, чтобы забиться в судорогах.

Несколько минут спустя он отнес ее, окончательно разомлевшую и почти задремавшую, в спальню, положил на подушку и укрыл одеялом, а сам спустился обратно в ванну. Переступил через бортик душевой кабины, задернул занавеску, затем включил горячую воду. Уперся одной рукой в стену, а другой обхватил стоящий бейсбольной битой член — образ содрогающейся и хрипящей женщины тут же всплыл перед глазами, рука задвигалась сама собой. Вперед-назад, вперед-назад…

О, как она стонала… А какой сладкой оказалась на вкус… Кто бы знал…

От перевозбуждения на мощной шее витиеватыми дорожками проступили вены; ладонь сжалась крепче, подушечка большого пальца принялась равномерно тереть головку.

Через несколько секунд, при воспоминании о том, как ноги Лайзы подрагивали в приступе оргазма и какими твердыми сделались в этот момент ее соски, Мак зарычал и задрожал — его зад задергался в спазматических движениях, а на белый кафель брызнула и потекла струя.

Глава 5

Любит ли она салаты? Какие? С крабами, курицей, овощные?

Спустя два часа, за которые он успел съездить в офис Комиссии, получить новые досье для ознакомления и побеседовать с Начальником, Мак сидел перед монитором и изучал сайт одного из самых дорогих ресторанов, откуда в последнее время заказывал еду.

Слева пестрели баннеры доставки пиццы, эксклюзивных десертов и реклама винного магазина. Трепыхались тяжелые шторы офиса на третьем этаже — за окном поднялся ветер, но дождя не намечалось. Хорошо — не хотелось бы откладывать вечернюю поездку.

Лайза все еще спала — он проверил, как только вернулся, — мирно сопела, укрытая одеялом, повернув голову в сторону. Мак прикрыл в спальне форточку, чтобы не сквозило, мягко закрыл за собой дверь.

Что заказать на ужин?

Ест ли она грибы? Предпочитает дичь или красное мясо? Порадуется больше вишневому или шоколадному торту?

Глядя на экран, Аллертон поймал себя на мысли, что ничего не знает о спящей этажом ниже девушке: что она носит в повседневной жизни, любит прохладный или горячий душ, улыбчивая или бука по утрам, сворачивается ли в кресле, когда читает? Что читает?

А узнать бы хотелось.

Смеется ли над пошлыми анекдотами; грустит ли, когда смотрит на дождь? Визжит ли от радости, когда открывает коробки с подарками; прикусывает ли губы, когда расстроена? Прячется ли в раковину, когда хандрит; напевает ли, когда собирается на работу? Как относится к незапланированным путешествиям?

Взять бы ее на море…

На Мака вдруг накатило странное чувство глубокой нежно-сладкой тоски, когда, глядя на другого человека, почему-то робеешь, нет, никому этого не показываешь, но робеешь, смущаешься и начинаешь трепетать, пытаясь уловить чью-то ауру, эмоции, настроение. Когда каждый жест становится по-дурацки важен, символичен, когда в каждом слове ищешь подтекст, когда обычными фразами маскируешь оголившееся и сделавшееся почему-то ранимым нутро. Когда говорят: "С добрым утром", а вместо этого ты слышишь: "Как ты для меня важен…", "Я так соскучилась…", "Мне тебя не хватало…"

Сексуальная привлекательность? Нахлынувшее желание, похоть?

Да, все это накрывало с головой, но не являлось первостепенным. Глубже таилось что-то еще. Бурная, сметающая все на своем пути страсть когда-нибудь утихнет — через несколько месяцев или лет, а вот то самое, тягуче-сладкое, останется. Останется, возможно, навсегда.

Мак отодвинул мышку, откинулся на спинку кожаного кресла и сложил руки на животе.

А есть ли у них впереди эти месяцы? Есть ли время, чтобы узнать друг друга? Как все повернется дальше?

Гадать он не стал — не тот характер, но удивил себя тем, что мысленно попросил Создателя дать им время. Не рушить, не вмешиваться, подарить шанс. И улыбнулся, когда сладкая тоска удивленно взглянула из глубины вновь.

Подвинулся в кресле обратно, вновь взялся за мышку.

Она ела неторопливо и немного смущенно, без слов, а он наблюдал — не нахмурится ли при виде креветок, не попросит ли отодвинуть в сторону лук из мяса, одобрит ли кропотливо выбранный им десерт — и думал о том, что не так давно едва не убил ее. Почти разрушил тело, причинил адскую боль, едва смог повернуть все процессы вспять. Тело этой самой девчонки с черными волосами и синими, как небо, глазами.

Всего несколько дней назад она могла остаться там, в машине на обочине, холодная, уже неживая, и та тень ледяной неслышной смерти, отражением которой он становился сам в моменты преследования, вдруг коснулась Мака темным крылом, прошлась сотней иголочек по его позвоночнику.

Хорошо, что так не случилось. Создатель, спасибо, что отвел беду в сторону.

Теперь она здесь, в безопасности, теплая и живая, доверчиво прижимается к нему, пытается помочь просунуть руки в рукава, терпеливо ждет, пока на нее натянут штаны, обнимает за шею, когда он берет ее на руки. Девчонка, которой пришлось довериться тому, кто ее обидел — теперь мучитель поможет, вылечит, не добьет окончательно, не разрушит жизнь.

И странно, но это слабое касание пальцев, что держались за шею, пока он нес Лайзу в гараж, было одним из самых ценных ощущений, когда-либо испытанных Чейзером.

Вечер запомнился ей запахом кожаного салона, тихим рокотом мощного двигателя, свисающим с зеркала на веревочке серебряным квадратным амулетом и бесконечно бегущим по приборной панели отсветом фонарей; длинными, уходящими в никуда мостами, круглыми лампами подземных тоннелей, слепящими фарами идущих навстречу машин, мужскими руками на руле и тонким колечком на правом мизинце.

Дороги вились, текли, пересекались и расходились в стороны. По одной из них соскальзывал и уходил то влево, то вправо черный, цвета ночи, автомобиль.